ШАХЛИН: «Серебро» приравнивали к поражению»

Он возвращался чемпионом с трех Олимпиад. В Мельбурне выиграл упражнения на коне, в Токио — перекладину. А на турнире в Риме, кроме трех снарядов, победил еще и в многоборье.

Доцент кафедры гимнастики Национальной академии физкультуры и спорта Борис Анфианович Шахлин по-прежнему строен, подтянут и ироничен, как в разгаре спортивной карьеры. В гимнастике, родной для него стихии, ему и теперь понятна не только любая тенденция, но и ее истоки. Впрочем, на сей раз разговор шел в основном о событиях на XVII Олимпийских играх в Риме, и нам обоим интересно было о них вспомнить. 

— Между Играми в Мельбурне и Риме в мировой гимнастике многое изменилось, не так ли?
— Конечно. Изобретались новые элементы, возрастала их сложность. Но требования к чистоте и отточенности движений не снижались, и судьи не проявляли снисходительности к помаркам даже в самых сложных упражнениях. 

— К тому времени вы уже неплохо знали своих соперников, с которыми состязались на чемпионатах Европы и мира?
— Да. Сильные мастера были в сборных ФРГ, Чехословакии, Италии, Болгарии. Но главными нашими конкурентами считались все-таки японцы. Мы почувствовали их потенциальные возможности еще на мировом первенстве 1954 года и, честно говоря, опасались их. Но наши чиновники считали, что первое место в командном первенстве нам обеспечено. Чукарин, Муратов, Шагинян представлялись им непробиваемой стеной. Между тем японцы не без оснований рвались к высшим наградам. И добились-таки своего, к нашему большому огорчению. 

— Но на чемпионате мира 1958 года многоборье выиграли все-таки вы. И личное, и командное.
— И это добавило нашим руководителям шапкозакидательских настроений. Но я был доволен тем, что три золотые награды позволяли мне ничего не менять в программе подготовки к очередной Олимпиаде. Достаточно было добиться предельной стабильности в каждом из видов многоборья, ведь абсолютными чемпионами всегда становились те, у кого не было явных слабых мест. 

— Ваше право на место в олимпийской сборной никто не оспаривал. Но согласитесь, что в те времена при утверждении окончательного состава команды столичные чиновники нередко позволяли себе вмешиваться, отстаивая приоритет москвичей.
— Таких случаев было немало, но перед римской Олимпиадой из числа москвичей достойных претендентов в сборную почти не было. Ее составили посланцы союзных республик и Ленинграда. Москвич был только один, если не считать запасного. А от Украины нас было двое — Юрий Титов и я. 

— Скажите откровенно, брали ли у вас обещание выиграть, как у Нины Бочаровой перед отъездом в Хельсинки?
— Нет. Но Лариса Латынина от имени всех олимпийцев отправила Хрущеву телеграмму. Дословно я ее не помню, но смысл был такой: мы, мол, горячо желаем победы для нашей страны и сделаем все, чтобы выиграть. Думаю, она не сама это придумала — кто-то предложил ей это сделать. 

— Нетрудно догадаться. Кстати, об офицерах в штатском, сопровождавших делегацию. Заботились ли они о том, чтобы выполнять свою миссию незаметно для спортсменов?
— На мой взгляд, не очень. Некоторые даже подходили, фамильярно хлопали по плечу и говорили: «Давай, Борис! Москва за нами!» или что-нибудь еще в таком роде. И это прямо перед выходом на помост, когда ты изо всех сил стараешься предельно сосредоточиться и усилием воли гонишь от себя все остальные мысли. Подхлестывание чувства ответственности в такой момент совершенно излишне, тем более что оно лишь усиливает волнение. 

— Скажите, а парады открытия были всегда одинаковыми?
— Я бы этого не сказал. Но в те времена они были строгими. Спортсмены шли не толпой, как теперь, а стройной колонной, чеканя шаг и демонстрируя свою выправку. Развлекательных шоу тоже не припомню. А если и было что-то в этом роде, оно не затмевало своей пестротой главных событий. Стадион дружно замирал перед церемонией зажжения олимпийского огня, чутко вслушивался в слова олимпийской клятвы и вместе со спортсменами проникался ее торжественностью. 

— Сравните, пожалуйста, римские Игры с предыдущими, мельбурнскими, по части организации.
— В Италии было больше комфорта, порядка, организованности, заботы о безопасности участников и гостей. Заметно улучшилось и оборудование гимнастических залов. Об этом заботилась Международная федерация гимнастики. Она заранее провела конкурс между фирмами, производящими гимнастические снаряды, и поручила победителю оборудовать олимпийскую арену. Римская публика тоже проявляла больше интереса к соревнованиям. Темпераментные тиффози (так в Италии называют болельщиков) поддерживали своих соотечественников неистовым ревом. Когда же чемпион Европы Франко Меникелли допустил ошибку и ударил себя кулаком в грудь, трибуны дружно охнули, как от боли. 

— А помните ли вы погоду в Риме в те дни?
— Был жуткий зной, почти невыносимый. Спасали только кондиционеры. Впрочем, соревновались мы в Термах Каракаллы, древних римских банях. Там было не слишком просторно, но солнце не допекало.
— Некоторые свидетели гимнастического турнира в Риме утверждают, что он был по сути копией чемпионата мира 1958 года в Москве.
— Да, только накал страстей был посильнее и мандража побольше. Я приехал в Рим уже в ранге абсолютного чемпиона мира, а Чукарин — в роли судьи, так что главные его конкуренты достались мне. Новые претенденты на медали (я имею в виду китайцев) тогда еще не появились, зато японцы уже вовсю наступали нам на пятки. 

— Вы помните свой поединок с Такаси Оно в финале многоборья?
— Еще бы! Он врезался мне в память до мельчайших деталей. В обязательной программе соперник обошел меня на четверть бала, а три произвольных снаряда увеличили его перевес до трех десятых. В этот момент мой конкурент был очень близок к цели, но я знал, что он не любит и не умеет соревноваться с предельным напряжением, и решил непременно ликвидировать отрыв, приблизиться к нему вплотную. Ради этого я должен был отбросить осторожность и «выжать» максимум возможного из оставшихся трех подходов. Так я и сделал. Даже на нелюбимых кольцах получил 9,8 — впервые в жизни так много. Увидев высокие баллы на табло, Такаси дрогнул, стал допускать ошибку за ошибкой и в конце концов проиграл. Впрочем, командой японцы взяли реванш за поражение своего лидера, впервые потеснив нас с первого места в командном зачете. Они бурно торжествовали по этому поводу, а мы не могли скрыть огорчения. Даже награды на отдельных снарядах не утешили, ведь командный успех у нас всегда ценился выше личной победы. 

— Без крепкой выволочки наверняка не обошлось. И многие премии, наверное, основательно сократились?
— Да, но меня это не коснулось. Председатель Спорткомитета СССР Николай Романов, возглавлявший советскую делегацию в Риме, дал распоряжение чиновникам выплатить мне «все до копейки». 

— А что, они могли и сэкономить, учитывая большое количество завоеванных вами наград?
— Могли. И не раз это делали. Но тогда, ввиду особого распоряжения, учли каждую медаль, и сумма получилась весьма внушительная. 

— А в Риме, сразу после победы, вас чествовали?
— Каждому медалисту вручали торт и поднимали в его честь знамя страны на флагштоке у нашего дома в олимпийской деревне. 

— А с неудачниками как поступали? Сразу же отправляли домой?
— Нет. В Риме так уже не делали. Команды возвращались на родину по заранее составленному графику. Всех, кто закончил выступления, возили на экскурсию в Неаполь. А вот на церемонию торжественного закрытия Игр оставляли только чемпионов. 

— В Москве, я помню, в честь олимпийцев устроили праздник в Лужниках...
— Еще какой! На стадион собралось множество народа. Мы маршировали по большой арене. Я нес флаг. Потом был торжественный прием в Кремле. Хрущев, правда, не пришел — от его имени нас поздравлял зампред Совмина Косыгин. Но наша гимнастическая сборная не очень веселилась. Командные серебряные медали приравнивались к поражению, и было ясно, что к следующей Олимпиаде сборную обновят как минимум на две трети...

Алевтина ЛЕВИЦКАЯ, газета «Киевские ведомости»